Журналист газеты «Улётовские вести» Елена Чубенко, книгами которой зачитываются тысячи забайкальцев, осенью этого года выпустила сборник рассказов в издательстве «Вече». О том, как москвичи приняли «гуранскую» прозу и почему федеральный судья в отставке с 11-летним стажем решила писать книги и сценарии к спектаклям («Солнцем поцелованные» — как раз по произведению Елены Чубенко) — в нашем интервью.
«Одна сестра под Киевом, вторая в Чите»
Мы сидим в небольшом кабинете библиотеки имени Чехова, уставленном стеллажами книг. Елена Чубенко — маленькая, со спокойными добрыми глазами, с которой мы то на «вы», то на «ты», потому что заочно знакомы много лет. За стеклянными стенами — народ, который пришёл на Иннокентьевские чтения, где выступает Елена Ивановна. У нас совсем мало времени, чтобы поговорить про её московский дебют — издательство «Вече» в серии «Сибириада» выпустило книгу «Синие горы». Но я хочу слушать не только про книгу, конечно, хоть пока и не сознаюсь в этом вслух.
— Сколько времени создавался сборник и почему выбрано такое название?
— Я хотела её назвать «Держи меня, брат» по одному из последних рассказов, которые посвящены теме спецоперации, но редактор издательства «Вече» счёл нужным оставить название «Синие горы» по одному из рассказов.
Что в эту книгу вошло? Во-первых, рассказы из сборника «Унеси мои грехи», который выходил раньше. Тогда книг не хватило — тиражи-то у нас мизерные. Поэтому часть рассказов — те, которые нравятся читателям, — кочуют из сборника в сборник. Так было с моим самым первым, «Ангел мой хранитель» про бабушку. Он раза три проходил в сборники.
Большая часть «Синих гор» — ранее издававшиеся рассказы.
В этой книге у меня есть блок рассказов о Донбассе. Не в том смысле, что я там была и пишу. Это истории тех, кто там был, кто не вернулся и кто вернулся, о том, как это повлияло на людские судьбы. В частности, этот рассказ «Держи меня, брат, держи». Мы его хотим поставить, я его писала специально под наш театр (старейший в Забайкальском крае Народный театр имени Николая Буракова в селе Улёты — Ю.С.). Мне хотелось показать, как эта война разъединила людей. Например, есть история двух сестёр из Забайкалья: одна вышла замуж за украинца, а другая — за забайкальца. Думаю, нашему театру эта история под силу.
— Это реальная история?
— Реальная. Одна из них живёт под Киевом, а вторая здесь, в Чите. И дети у обеих воюют по разные стороны.
Для меня распад семьи — это шоковая ситуация. Я знаю много людей, которые не разговаривают с мамами и с папами, с братьями. Это страшно.
Болит это всё. Меня поражает, как меняются люди с приходом СВО. Не буду говорить про тех, кто сбежал, из кого льётся эта дрянь вселенская…
— Вы не принимаете тех, кто уехал и кто критикует, находясь за рубежом?
— Нет, конечно. Я не буду об этом говорить, потому что про это все говорят. Безусловно, я на стороне света, скажем так. У меня родные там воюют.
Если говорить о людях, о том, как они раскрываются в сложностях, то меня поразила история во время мобилизации, рассказанная очевидцем: приезжают из деревни явные выпивохи, без зубов, внешне не очень здоровые. Их распределили в казарму, обучают азам медицины. Рассказывают в теории, что делать, а потом ставят задачу: «Вот у этого проникающее ранение, бедренная артерия. У вас буквально минута на его спасение». Уронили «раненого» — всё, спасайте. Часть из группы, бросившейся спасать, «ранили», одного «убили», двое «отсекали» врага.
И того, кого нужно было спасать, приволок в условную санчасть самый маленький, беззубый, запитый мужичок! Он на таком адреналине нёс того, кто, наверное, на полметра выше был, и всё сделал правильно: и зафиксировал, и доволочил. У меня от таких историй мурашки по коже. Вот такие обычные деревенские мужики сейчас получают ранения, а потом снова возвращаются туда, на передовую.
Поражает, насколько изменились люди. Внутреннее единение со страной произошло у тех, от кого этого меньше всего ожидали.
В районе у нас парнишка на СВО погиб, дядька его вернулся раненый и говорит: «Выздоровлю, опять туда пойду». А ему 54 года.
— И пошёл?
— А он ещё не может толком даже ходить.
Может, не править?
— Поскольку это московское издательство, эта книга пошла по всей стране по сетям «Лабиринт», «Озон» и «Читай город», я туда поставила то, что мне больше всего нравится, и, как мне кажется, и читатели тоже: «Солнцем поцелованные», произведение «Унеси мои грехи» мне тоже очень дорого. Есть совершенно маленькие рассказики, которые мне по сердцу.
Мне не всё моё нравится, конечно. Допустим, «Дешуланские покосы», о которых мне часто говорят и про которые спрашивают, я не очень люблю, потому что они самые первые, откровенно слабые. Там повторов много, нужна редактура. В них бесхитростность деревенская, видимо притягивает: «Догоняем твои «Дешуланские покосы». Хотела их переиздать, но когда начинаю всё править, и это вообще получаются не они.
— Может, не править?
— Да я их не трогаю. Просто не буду переиздавать.
— Забайкальским авторам непросто выпускать книги. Хочется же больших тиражей… Как выходить на федеральные издательства, чтобы они печатали книги забайкальцев?
— У Галины Беломестновой (автор романа «Стратегия упреждающего удара», который издательство «Вече» выпустит в 2024 году — авт.) книга ушла в «Вече». Я написала туда рекомендацию в отдел прозы. Но год она будет стоять в очереди на печать.
А вообще, думаю, никто по лбу не ударит, если самим предложить произведения. Я спросила, нельзя ли у них издать в серии «Сибириада» мою деревенскую прозу, отправила предисловие Анатолия Григорьевича Байбородина, который у них много издаётся.
Они взяли и издали.
К слову сказать, я считала, что трудно издаваться в крупных издательствах, и никогда туда своё не отсылала. Алла Георгиевна (Озорнина, детский писатель — Ю.С.) говорит: «Вы чего не шлёте в такое-то издательство или в такое-то?». А мне всегда стыдно и кажется: кому я там нужна?
— Это про свою внутреннюю установку.
— Да.
Первая книга — после 16 лет работы в милиции
— Если говорить о том времени, когда вы начали писать рассказы: когда это было?
— С очерков, которые я писала в районку лет с двадцати. А началось всё так: я стала работать в милиции, и с меня требовали статьи на правовые темы. Они не то что наскучивали… Я думаю, просто тосковала по дому, по деревне, по своему Дешулану. Пишу-пишу про милицейские происшествия — два раза в месяц надо было отдавать, — потом думаю: «Напишу-ка я про бабушку». И — первый свой очерк «О бабушке», (потом, уже в книге, назвала его «Ангел мой хранитель»). Он понравился нашей районке, и я стала периодически запускать своё «творчество» в газету.
А издала-то первую книгу после 16 лет работы в милиции, уже в суде, как раз из этих первых очерков
— Эта удивительная история, потому что кажется, что люди, которые работают в суде, в службе судебных приставов, в милиции или полиции — пишут только отчёты.
— Ой! Ты бы знала, как я написала своё первое обвинительное заключение по хулиганке! Отдала его прокурору, он меня к себе зовёт: «Капустина, иди сюда!». Я пришла, а он кидает мне по столу дело моё тощенькое, говорит: «Забери свою галиматью». Я заплакала и говорю начальнику РОВД: «Он кинул на стол и сказал, что галиматья». Начальник пошёл к прокурору, переругался с ним, пришёл и говорит: «Ты сильно цветисто пишешь. Пиши так, как написано в образцах». А мне казалось, что если я напишу с деепричастными оборотами, с деталями — будет красиво.
— Работа в суде помогала понимать людей, мотивы их поступков?
— Мне кажется, это не зависит от работы. Меньше всего, наверное, работа в суде помогает писать, потому что там совершенно другой уровень мышления и вообще другая ниша. И потом уже, когда у меня появился компьютер, я просто упивалась от восторга и от того, сколько появилось возможностей писать быстро и тут же править.
Суд съедал колоссальное количество времени. Я приходила, ужинала и бежала обратно в суд, потому что надо было писать, писать и писать по работе.
— Сейчас вы не работаете в суде?
— Нет, сейчас я уже в редакции районной газеты «Улётовские вести» корреспондентом, в августе будет 13 лет в этой должности.
— Насколько изменилась жизнь от суда до редакции?
— Мне кажется, я абсолютно счастливый человек, потому что милицейская, судейская служба — это весьма сложно, работа с людьми. А тут, в редакции, я всё не считаю за работу, мне это даётся легко. И вот мне сейчас кажется, что впереди у меня целая жизнь, мне ничего не мешает, и это моё радостное ощущение — до сих пор. Крылушки (Елена Ивановна делает акцент именно на таком, деревенском произношении слова — Ю.С.) какие-то появились. Самое главное, время на семью появилось, на детей и внучку.
— А когда?
— С момента, когда я ушла в отставку и стала заниматься работой журналиста. В отставку уходила с поста федерального судьи.
— Насколько у вас было время писать рассказы тогда, когда вы судили?
— К счастью, именно там почему-то у меня было очень много писательского, театр и написание рассказов были душевной отдушиной. В суде загрузишься: сроки, сложности какие-то… Тяжело было работать. Институт помощников судей тогда ещё только-только вступал в силу, это сейчас они огромную часть работы делают. Писать рассказы хотелось, чтобы отдохнуть. Это было, как воздух.
— Какое самое сложное дело на рассмотрении у вас было?
— У меня же были гражданские. Самые сложные дела для меня были, когда родители определяли место жительства ребёнка после развода, когда выделяли время для общения с ребёнком. Для меня это были психологически сложные дела, потому что я выросла в семье, где родители любили друг друга, любили нас. Для меня казалось кощунством, когда сёстры судились из-за наследства или когда бабушки или дедушки требовали, чтобы им дали внука пообщаться. Это был какой-то ужас. Казалось, что не должно быть такого в нашем советском (улыбается) обществе. Счастлива, что я теперь от всего этого далеко.
— Какой была ваша семья. Вот про бабушку вы написали рассказ, а где она жила?
— Мы все жили в Дешулане, бабушка жила через пять домов от нас. Я всё детство фактически провела с ней, потому что мама — доярка, днями дома её практически не было. Папа — киномеханик, его не было вечерами, а днём, если был дома, то, например, ехал на покос. Работы хватало. А я бабушкина доча была: и ночевала у неё, и много с нею ходила в лес, по ягоды-грибы, на сенокос. Бабушка умерла, когда я была уже взрослой, работала в милиции, у меня уже сынок родился.
Я потом маму и папу перевезла в Улёты, сестру, брата переманила. Получился маленький филиал моего Дешулана, и я ни одного дня не чувствовала оторванности от семьи.
Сейчас каждый день у меня начинается с того, что я перед работой спешу к маме, с обеда снова к ней, с работы бегу сначала до мамы, потом домой. К ней захожу, чтобы узнать, всё ли нормально, принести, что ей надо, помочь с огородами, грядками и теплицами.
— Когда люди откроют книгу ваших рассказов, с какого надо начать её читать?
— Я бы с нового цикла, с военного. Прежнее, вероятно уже читали.
Сейчас вот пишу про волонтёров. Например, нашим улётовским волонтёрам губернатор Александр Осипов, когда приезжал, подарил швейную машинку. Они пригласили швей, и весь день шили бельё для участников СВО.
И я восхищаюсь: бабушки идут с костыльком, не умеют деньги переводить через сотовый, и с пенсии сначала нам в редакцию приносили, сейчас в библиотеку несут. Там помощь принимают, волонтёрский штаб там. Старики вдвоём идут, с каждой пенсии несут по 2 тысячи, как будто это платёж за квартиру — на фронт.
Какое счастье было, когда нам с сестрой звонит её сын и говорит: «Представляешь, у меня сегодня день рождения, нам привозят гуманитарку. Открываю коробку — а там написано: „Здравствуй, дорогой друг! Это волонтёры из Улётовского района“. Я чуть не заплакал».
Мы с сестрой побежали в магазин, купили торт, принесли им.
А тут смотрю: в нашем чате фотография и видеоотчеты — «ответки». Мы буквально перед этим в течение недели вручили улётовскому парню сначала генератор, потом моток сетей — и буквально через 4 дня с момента вручения он приехал домой и пришёл в библиотеку к волонтёрам с тортом.
До мурашек вот такое… Ты вот говоришь — семья ваша какая? А получилось, что спецоперация сделала весь район семьёй. Это не высокие слова, это действительно так, потому что и с волонтёрами все общаются. «Как вот там нашему передать? Как ему написать?» — спрашивают.
— Много у вас волонтёров?
— Вся улётовская библиотека, а с нею и все читатели. Ребятишки приходят, женщины, сети плетут. Через всю библиотеку сетка, и вот стоят наносят на не камуфляжные ленты.
Я просто преклоняюсь перед людьми. Считаю, что для писателя в некотором роде сейчас благодатное время: столько времени показывали всякую грязь в книжках, бандитские малины, общаки, киллеров, продажных ментов, экстрасенсов и колдунов.
И вот у вас время, авторы, когда вы можете показать лучшие стороны человека, лучшие его качества.
— Мой знакомый психолог про это время говорит, что каждый сейчас увидит то, что он готов увидеть.
— Я сейчас собираю книгу очерков о тех, кто не вернулся, о сегодняшнем поколении, которое, как раньше считалось, потерянное: наркота, рваные джинсы, синька и всё такое. Я написала про наших СОБРовцев, воевавших в Чечне, про ОМОН. В книге будет блок, посвящённый живым, и блок о тех, кто не вернулся, чтобы было понятно, что у нас не потерянное поколение.
Эта спецоперация, по большому счёту, вовремя. Потому что ещё есть те, кто встаёт на песне «Офицеры» и «День Победы» и не скрывает слёз. Есть те, кто вытаскивал на себе друга из-под душманского обстрела.
У меня есть книга «Мы живём, потому что их нет» об участниках Великой Отечественной войны. Когда я как-то стояла с ней на одной из выставок, и читатели говорили, что вот тогда были мужики, а сейчас — нет. А, оказывается, и сейчас мужики. Просто пришло им время открыться и показать, какие они есть. И о них надо писать. Времени, к сожалению, в сутках мало.
